Пожалуй, октябрь – последний месяц, когда я согласна идти с работы не домой, а в культурно-развлекательные места, или в выходные выбираться ради них из дома.
Наступление ноября знаменует собой начало периода «пледования», когда мне хочется сесть в кресло, набросить на ноги плед и углубиться в книжку, сопровождая чтение маленькими глотками горячего какао.
Как вариант, можно посетить онлайн лекцию на увлекательную тему. Если ее читает не умничающий верхогляд, а профессор из уважаемого университета, то при личном усердии слушатель может приобрести почти фундаментальные знания.
Заставлять себя выползти в кромешную тьму под ноябрьский ветер я даже не буду пытаться. Зачем эти нелепые испытания, когда есть ноутбук, книги и конфеты?
До устойчивой весны на все культурные походы я объявляю мораторий и погружаюсь в хюгге.
Единственное исключение – читальный зал, в котором по-домашнему уютно.
Но пока у меня есть месяц на активные прогулки, и я намерена использовать его по полной программе.
В выходные меня буквально нельзя было затащить домой, и, если бы не одно семейное торжество, я бы двое суток провела на улице.
Как красиво у нас в середине осени!
Посмотрите, каким нежным стал пейзаж в Лефортовском парке.
В субботу я решила прогуляться от парка до Введенского кладбища, которое нравится мне своей особой эстетической атмосферой.
Благодаря старинным надгробиям, исполненным достоинства и изящества, здесь трагическое превращается в прекрасное, а скорбь приобретает некую элегантность.
Осенью, когда под ногами шуршат листья и слышится их прелый запах, эта элегантность становится пронзительной.
На Введенском кладбище изначально хоронили лиц католического и лютеранского вероисповедания (хотя православных и атеистов теперь тут множество).
Здесь всегда очень покойно, и на каждом шагу ощущается история, все вехи которой сплелись воедино.
Даже экскурсионные группы, которые регулярно наведываются поглазеть на могилы знаменитостей, не нарушают этого траурного покоя.
Проходя мимо надгробий, сделанных на иностранных языках, я думаю о превратности человеческой судьбы: французы, немцы, англичане, поляки нашли последний приют так далеко от родины. Знают ли о них их потомки? И где они теперь?
У меня нет цели рассказать вам о конкретных захоронениях. Тем, кто интересуется знаменитыми покойниками, следует просто записаться на экскурсию, но мне хочется передать атмосферу Введенского кладбища, ради которой я изредка прихожу сюда.
Обратите внимание, какое изящество в застывших фигурах скорбящих женщин и ангелов с опущенными крыльями.
Кстати, интересно, почему нет скульптур, изображающих убитых горем мужчин?
Не только скульптуры, но и ограды и скамейки, вызывают восторг у ценителей прекрасного. И следы времени делают эти произведения искусства еще более привлекательными, ведь новизна на кладбище смотрится более трагично...
Соседство братских могил красноармейцев и могил немецких солдат, умерших в госпиталях времен Первой мировой войны, на первый взгляд может показаться странным. На самом деле, ничего удивительного нет: смерть примиряет и уравнивает всех, стирая абсолютно все различия и устраняя все противоречия.
То, что при жизни кажется несовместимым, объединяется после смерти.
Обычно я просто прохожу по аллеям кладбища, не стремясь помянуть кого-то конкретного, но всегда подхожу к монументу в память погибших солдат армии Наполеона и к расположенным рядом с ним могилам отважных пилотов эскадрильи «Нормандия-Неман».
Надпись «здесь были захоронены…» напоминает, что прах шестерых летчиков был перевезен с Введенского кладбища во Францию в 1950-е годы по решению родственников.
Истребительная группа, названная в честь провинции Нормандия, воевала в составе Смоленской авиадивизии, но оставалась французским формированием. Наименование «Неманский» было присвоено отряду советским руководством.
Несколько могил родственники погребенных трогать не стали.
Погибшие в одном самолете французский летчик и русский авиатехник захоронены вместе.
Красивые, открытые лица…
Мне всегда очень жаль всех погибших солдат, ведь в военное время они – подневольные люди, которые ежедневно выходят на дуэль со смертью. Как бы они не относились к решениям командования, у них нет права на личное мнение.
Даже если мельком читать надписи на старых надгробиях, можно заметить, что раньше было принято указывать продолжительность жизни.
И в середине ХХ века такое тоже практиковалось.
Иногда продолжительностью жизни ограничивались все сведения, касающиеся времени. Тринадцать с половиной лет – совсем ребенок.
Есть могилы, на которых дата смерти приведена полностью – день, месяц, год, а рождение датировано лишь годом. Конечно, все это не случайно и вряд ли связано с отсутствием информации о точной дате появления на свет.
Вот, например, Исидор Альбертович скончался ровно 140 лет назад, 28 сентября 1881 года, на 48-ом году жизни. А когда он праздновал день своего рождения?
И здесь: известны даты смерти и то, сколько прожили эти люди. По какой причине отсутствует стартовая дата?
Хотя на многих надгробиях высечены обе даты, а право посчитать, сколько лет прожила вдова профессора, предоставлено зевакам.
Есть на Введенском кладбище и фамильные склепы. Некоторые выглядят очень ухоженно и красиво. Например, мавзолей мукомольных заводчиков Эрлангеров.
Или склеп семьи Аmlonc.
Но есть и заброшенные усыпальницы – такие, как, например, у Николая Кельха, почившего 17 сентября 1893 года. Они до сих пор поражают своей эстетикой, и даже в запущенном состоянии от них веет печальной романтикой.
Внутри – такое же запустение, как и снаружи (в этом можно убедиться, заглянув сквозь ажурное металлическое кружево). Наверняка, у него есть уважительная причина.
Думаю, что потомки тех, кто покоится в заброшенных часовнях, либо не живут в России, либо вообще не живут.
К слову, кладбище – действующее. Некоторые семьи предусмотрительно оставляют на мраморных страницах пустое место для строк, которым еще предстоит тут появиться…
Неподалеку от северного входа расположена лютеранская кирха-часовня начала XX века. По воскресеньям в ней проходят богослужения.
Конечно, в свободное время я гуляю не только по кладбищу. Были в моих выходных и галерея современного искусства, и набережные реки Москвы, и музей космонавтики, но о них как-нибудь потом, чтобы не смешивать могилы, реки и ракеты.
