Вот с общностью культуры, пожалуй, тоже все ясно. В разных областях – в музыке, в литературе, в живописи, в архитектуре, в киноискусстве – тиражировались одни и те же идеи, воплощенные похожими выразительными средствами. Все, что не соответствовало этим идеям, объявлялось пошлостью. Хочешь быть общностью? - перестань нравственно разлагаться, любуясь вереницей белых слоников на комоде! И вообще выброси комод!
Когда 25 мая 1965 года в Русском музее открылась выставка «Архитектура США», Владимир Солоухин написал: «Почему мы можем допустить, чтобы на территории Ленинграда велась организованная и продуманная пропаганда чуждых нам (да и вообще человеку) архитектурных стилей?». Конечно, выставка, посвященная американской архитектуре, и выставка русских фресок не могли конкурировать друг с другом.
Немонументальные песни под гитару, любовная лирика, простая мебель – все это разрешалось, потому что не только не противоречило жажде коммунизма, но и делало ее более душевной.
Установка общества на строительство коммунизма, призванная превратить толпу в общность, оказалась утопией. Постепенно выяснилось, что в общественной структуре нет однородности, и некомфортный быт вызывал вполне приземленные, а не возвышенные желания. У кого-то вдруг появлялась цель купить телевизор. Или «достать» чешскую стенку. А так как достижение этих целей требовало угрюмого и полного на них сосредоточения, на грезы о коммунизме уже не оставалось сил. Тот, у кого не было общей цели, переставал быль частью советского народа.
Вот так, мучительно «доставая» продукты, бытовую технику и мебель, один за другим граждане и отваливались от монументальной глыбы, название которой «советский народ». В борьбе между идеей и потребностью победила потребность.