Возвращаясь после уроков в холодную, нетопленную квартиру (печное отопление – не детская забава), она сама разогревала вчерашний суп и садилась за уроки, прижимаясь к шерстяной скатерти, которой был накрыт рабочий стол.
Возможно, эти условия жизни, характерные для послевоенной Москвы, были причиной и ее частых ангин, и легкой зависти к одной девочке, которую в школу и из школы провожала бабушка.
Эта девочка была слабовидящей. Сказать, в какой степени – сложно, поскольку, с одной стороны, на носу были очки с толстыми стеклами, а с другой – ученица свободно перемещалась по школе без провожатых.
Конечно, маленькая мама завидовала не слабому зрению, а той заботе, которой эта девочка была окружена: ее красивым ботам, теплым пальто, мягкой булочке на завтрак и неторопливой прогулке под руку с воркующей бабушкой, которая охотно несла портфель любимой внучки.
Возможно, бабушкино присутствие было необходимостью, но не исключено, что – перестраховкой. Как бы то ни было, но все дети знали, что их одноклассница не такая, как они, и принимали этот факт как данность. Ни насмешек, ни притеснений в адрес девочки не было, но ее слабое здоровье не маскировалось, а ограниченные (насколько?) возможности не скрывались.
Когда в школе училась я (это период с середины семидесятых до середины восьмидесятых годов), слово «инклюзия» никто не произносил. Более того, дети с нарушениями в развитии (на тот момент официально они назывались аномальными) получали образование в специализированных школах по программам, адаптированным под их возможности.
Между тем в нашем обычном классе периодически появлялись ученики, имеющие видимые отличия от сверстников, причем эти отличия касались не физического развития, а умственных и поведенческих особенностей.
Около года вместе с нами учился мальчик Яша (помню даже его фамилию), которого поначалу постоянно пересаживали с одной парты за другую в надежде повысить обучаемость. Конечно, от перемены мест сумма его знаний никак не менялась, и даже присутствие при ребенке взрослого (сейчас бы его назвали тьютором, а тогда это была мама или няня) не спасало ситуацию.
Мы, обычные дети, не проявляли к Яше активного интереса, во-первых, потому что между нами была преграда в виде сопровождающего лица, во-вторых, потому что мальчик был очень замкнутым. Правда, иногда Яша совершал какие-то странные действия (сейчас я понимаю, что это были стереотипии) или говорил глупости (очевидно, что уровень его умственного развития был ниже возрастного), но его не дразнили, не обижали, а просто обходили стороной.
Когда в середине четверти Яша исчез, полегчало только той девочке, которая сидела за соседней партой: Яша часто пукал, чем причинял ей душевное беспокойство.
Были у нас и другие «инклюзивные» одноклассники, которые внезапно появлялись и исчезали. Отношение к ним было спокойно-равнодушным вне зависимости от того, находился ли при них какой-то взрослый. Мы догадывались, что Вася/Юра/нужное_вписать не такой, как все, и что с ним лучше не связываться. Даже если сам Вася/Юра/нужное_вписать провоцировал конфликты, мы проявляли сдержанность и осторожность.
Думаю, что такая настороженно-наблюдательная позиция, которая формировалась не под давлением педагогов, а сама по себе, является естественной для детского возраста. Одноклассникам с физическими проблемами мы помогали, а вот сверстников с ментальными нарушениями держали на внутреннем расстоянии.
Никто не называл их ни особенными, ни солнечными, ни инвалидами, ни сумасшедшими, ни умственно отсталыми, но и нарочито не замечать их отклонения от нас не требовалось.
Инклюзия – одновременно простая и непростая вещь. Казалось бы, что проще: снять все преграды, объединить детей в одну группу вне зависимости от уровня психического развития (про физические нарушения я не говорю – тут нет сомнений, что ребенок должен учиться со здоровыми сверстниками и рассчитывать на то, что среда будет приспосабливаться к его нуждам).
В то же время любой ответственный взрослый понимает, что нормально развивающиеся дети играют с теми, с кем им интересно, имеют право выбирать себе круг общения и не должны использоваться в качестве развивающей среды для сверстников с нарушениями в развитии. Ждать от ребенка полного понимания и учета особенностей больного сверстника, бесполезно. Этому надо учить, но учить грамотно и аккуратно.
И взять на себя труд такого обучения должны все взрослые, включая родителей детей, чье развитие отклоняется от возрастных стандартов.
Несмотря на то, что переход из категории «здоров» в категорию «болен» может случиться с любым человеком, пропасть непонимания между больными и здоровыми сохраняется и увеличивается.
Эта пропасть – результат совместных усилий и взаимного отторжения.
Родители детей с нарушениями в развития – не инопланетяне, а такие же члены нашего общества, как и родители, воспитывающие нормативно развивающихся детей. И они в той же мере, что и остальные, несут ответственность за отношение к слабым и нуждающимся в поддержке.
Но об этом завтра…