Взять, например, пандемию. Кто мог предположить, что такое возможно? И кто был психологически готов жить в условиях локдауна и постоянной, неуловимой угрозы жизни.
Я вижу своих коллег, потерявших близких из-за ковида, и понимаю, что такие стрессы – новая угроза нашей общей психологической безопасности.
Очевидно, что любая потеря значимого близкого – выраженное стрессовое воздействие, но у нынешних потерь есть одна особенность: угроза касается каждого, и вирус, забравший жизнь у любимого дядюшки, завтра-послезавтра может совершить вероломное нападение на любого из скорбящих родственников. Получается, что к боли утраты присоединяется и страх за собственную жизнь, то есть к психике предъявляются удвоенные требования в плане адаптации к условиям существования.
А ведь относительно недавно адаптационные механизмы были новинкой, а адаптационный синдром – то, что происходит с человеком в стрессовой ситуации – даже не включался в медицинские экциклопедии.
Только в 1964 году ему была посвящена статья, опубликованная в дополнительном томе Большой медицинской энциклопедии, который вышел для информирования сообщества о новейших достижениях медицинской науки.
Для середины шестидесятых адаптационные механизмы были не только открытием, но и малоизученной территорией, хотя сейчас ни у кого нет сомнений, что в ответ на значительные по силе и продолжительности неблагоприятные воздействия у организма появляется ответная реакция. Эта реакция выражается не только в душевных страданиях, но и в целом ряде морфологических изменений в органах и тканях. Эти изменения, которые можно «пощупать», являются и результатом повреждения, и следствием мобилизации приспособительных актов.
Обычно мы не задумываемся над тем, почему в ответ на угрозу у нас возникает тревога, и почему затем мы предпринимаем колоссальные усилия для восстановления нормальной жизни. Да, мы не можем контролировать рефлекторные, биохимические процессы, проходящие в нашем организме, не можем увидеть, как уменьшилась вилочковая железа или увеличилась кора надпочечников, но должны помнить, что мысли и чувства имеют вполне осязаемую природу.
Когда на нас обрушивается катастрофа (или то, что мы воспринимаем как катастрофу), неизбежно запускается цепочка реакций, и без выброса адреналина, глюкокортикоидов и продуктов распада тканей механизмы адаптации просто не могут включиться. Миновать неприятный этап и сразу оказаться на стадии повышения устойчивости к воздействиям, увы, невозможно.
Когда человека, столкнувшегося со стрессовым фактором, призывают «успокоиться», он с трудом может выполнить просьбу, ведь тревога вызвана не его желанием тревожиться, а нарушением равновесия гомеостатических механизмов и, это очень важно – активизацией ресурсов.
Да, эти ресурсы не сразу трансформируются в принятие решений и активные действия - сначала на стресс среагируют структуры эндокринной системы, руководить деятельностью которых мы не можем. Пока надпочечники не выбросят кортикостероиды, шок не прекратится, а работа внутренних органов не восстановится, и «успокойся!» не имеет к этому никакого отношения.
Правда, потом ситуация может пройти по одному из двух путей: либо двигаться в сторону стабилизации жизнедеятельности, либо свестись к истощению ресурсов без достижения желаемой цели.
От чего это зависит?
Отчасти – от характера стрессогенного фактора, но в основном – от степени устойчивости к стрессам, которая преимущественно зависит от умения управлять своими мыслями. Мысль тоже запускает «производство» гормонов, и потому иногда ее называют материальной.
У людей, характеризующихся высокой личной ответственностью, инициативой, широтой ума и чувством юмора, адаптационный синдром развивается в незначительной степени. Их психика способна быстро и гибко нейтрализовать вредности.
Да, у тревоги есть генетические, биологические и нейроанатомические основы, но и человеческая воля имеет на тревогу немалое влияние. Между направленностью мысли и физиологическими процессами есть связь, так что верьте в свои силы и в саморегуляцию, выстраивайте адаптивный «ментальный каркас» и думайте о хорошем. Это несложно.