Первая русская революция была неизбежным итогом всего, что происходило в предшествующие ей десятилетия, и всем хорошо известно, что социальное напряжение накапливалось не один год. Народ долго жил плохо, а вот стачечное движение приобрело широкий размах только в начале века.
Почему?
Для того, чтобы бунт состоялся, необходимо два момента: желание действовать и возможность действовать. Только при их сочетании вероятность бунта трансформируется в готовность.
Одного желания для совершения реальных действий (как созидательных, так и деструктивных) мало – необходимы условия, которые если не способствуют, то хотя бы не препятствуют тому, чтобы люди перешли из состояния покоя (или пассивного недовольства) в состояние целенаправленной активности.
Известно, что трансформация устремлений человека с момента их зарождения замысла до момента фактического исполнения задуманного может занимать долгое время. Иногда может показаться, что человек тратит его на обдумывание плана или продолжает мучительный выбор «быть или не быть». На самом деле, в большинстве случаев он неосознанно ждет удобного момента, когда его побуждения встретятся с возможностью реализации плана.
Наивно полагать, что препятствием к действию являются запреты. Можно создавать множество препятствий для митингующих, надеясь, что эти препоны вернут ситуацию к прошлому состоянию. Нет, во многих случаях именно запреты становятся тем самым пусковым механизмом, благодаря которому люди обретают невиданную настойчивость и сметают все на пути к достижению цели.
Вспомните 1905-07 годы: реакция, признанная укрепить существующие порядки и подавить оппозиционные настроения, по сути, стала условием для продолжения бунта (чем он завершился, хорош известно всем).
Субботу я малодушно провела дома, несмотря на возможность принять участие в митинге. Казалось бы, все так удачно складывается: я поддерживаю требования оппозиции, место встречи находится в десяти минутах ходьбы от моего дома… Но я не пошла. И не потому, что узнала о столпотворении (а толпы я не люблю).
Я внимательно следила за всем, что происходит, с помощью телевизионной трансляции.
Я испытывала чувство легкой грусти с оттенком вины, но оставалась дома. Почему? Ведь возможность была!
Да, возможность была.
Но не было желания.
Уже не было.
Я с огромным уважением отношусь к тысячам людей, которые открыто выразили свою позицию на проспекте Сахарова, но я нахожусь слишком далеко от него, чтобы присоединиться к собравшимся. Далеко не физически, а психологически.
Моя конфронтация и мой протест выражаются в неследовании тем правилам, которые я не разделяю, в неучастии в политических акциях и в исключительно пассивной нелояльности, в утрате доверия к публичной сфере. У моей позиции есть название – внутренняя эмиграция, и мое время бунта уже прошло.