Первая мировая
Отношение к Первой мировой войне в России заметно отличается от ее восприятия в других странах-участницах военного конфликта, и объяснить это различие только лишь тем, что после Первой мировой была еще и Вторая, нельзя. Не только количество публичных мероприятий, но и число памятников погибшим значительно отличаются в России и в других европейских странах. Почему? Почему общественное восприятие любой войны спустя годы после ее окончания формируется несколько искусственным образом: одни события выделяются и героизируются, другие – предаются забвению.
Историческая память в России это всегда – политика, а историография – часть идеологических манипуляций, поэтому образ Первой мировой в сознании народа – исключительно рукотворный и продуманный.
Проблема отечественной общественной памяти состоит в неумении и нежелании помнить события, которые не вписываются в официальный контекст. Если некий факт не свидетельствует о мощи народа и таланте руководства, этот нелицеприятный факт принято редактировать до неузнаваемости, а при отсутствии возможности редактирования – уничтожать.
Отдельные победоносные сражения, стоившие сотни тысяч жизней, у нас могут быть возвеличены до масштаба эпохи (разумеется, без акцента на соотношение жертв и достижений), а целые войны могут быть забыты (ближайший пример – Зимняя война). Все, что в отечественном прошлом представляется политически неприемлемым, вытесняется из памяти во избежание неуместной исторической рефлексии.
В официальной советской историографии Первая мировая была названа «империалистической», что мгновенно установило дистанцию между ней и национальным самосознанием. Массовая сдача русских солдат в плен психологически отмежевывалась от образа русского солдата, который «никогда не сдается», а поражение в войне как будто бы вообще не имело никакого отношения к государству.
Автоматически стала совершенно «ненужной» и память о погибших, поскольку их гибель не получалось пропагандистски эксплуатировать.
Реанимация памяти об отдельных эпизодах Первой мировой войны произошла в годы Второй мировой, когда партия нуждалась в героических заимствованиях из прошлого, чтобы мотивировать нынешних бойцов, хотя в целом интерес к событиям тридцатилетней давности не поощрялся. В последние годы также предпринимаются весьма удачные попытки встроить прошлое в патриотический контекст, поставив акцент на «военном подвиге предков».
Думаю, что отечественное сознание слишком болезненно относится к самой мысли о том, что победа может быть не за нами. С этой точки зрения очень удачным представляется фраза о том, что в Первой мировой войне Россия не проиграла, а лишь «объявила себя проигравшей». Действительно, если крикнуть «сдаюсь» за секунду до окончательного падения, то впоследствии можно говорить именно так.
Этот остроумный прием ранее использовали финны, иронично заявив, что в Зимней войне большой СССР занял первое, а маленькая Финляндия – второе место.
Удивительно, но даже день Красной армии, учрежденный в честь событий 1918 года, в массовом сознании не ассоциируется с Первой мировой войной, хотя и посвящен, по сути, ей.
К сожалению, военная история остается одним из самых слабых звеньев исторической науки, поскольку всегда имеется соблазн подменить реальные события их политически выгодной интерпретацией. Так или иначе, но в инфраструктуру памяти потихоньку проникает мировая катастрофа, которая более ста лет назад унесла более 20 миллионов жизней.
Историческая память в России это всегда – политика, а историография – часть идеологических манипуляций, поэтому образ Первой мировой в сознании народа – исключительно рукотворный и продуманный.
Проблема отечественной общественной памяти состоит в неумении и нежелании помнить события, которые не вписываются в официальный контекст. Если некий факт не свидетельствует о мощи народа и таланте руководства, этот нелицеприятный факт принято редактировать до неузнаваемости, а при отсутствии возможности редактирования – уничтожать.
Отдельные победоносные сражения, стоившие сотни тысяч жизней, у нас могут быть возвеличены до масштаба эпохи (разумеется, без акцента на соотношение жертв и достижений), а целые войны могут быть забыты (ближайший пример – Зимняя война). Все, что в отечественном прошлом представляется политически неприемлемым, вытесняется из памяти во избежание неуместной исторической рефлексии.
В официальной советской историографии Первая мировая была названа «империалистической», что мгновенно установило дистанцию между ней и национальным самосознанием. Массовая сдача русских солдат в плен психологически отмежевывалась от образа русского солдата, который «никогда не сдается», а поражение в войне как будто бы вообще не имело никакого отношения к государству.
Автоматически стала совершенно «ненужной» и память о погибших, поскольку их гибель не получалось пропагандистски эксплуатировать.
Реанимация памяти об отдельных эпизодах Первой мировой войны произошла в годы Второй мировой, когда партия нуждалась в героических заимствованиях из прошлого, чтобы мотивировать нынешних бойцов, хотя в целом интерес к событиям тридцатилетней давности не поощрялся. В последние годы также предпринимаются весьма удачные попытки встроить прошлое в патриотический контекст, поставив акцент на «военном подвиге предков».
Думаю, что отечественное сознание слишком болезненно относится к самой мысли о том, что победа может быть не за нами. С этой точки зрения очень удачным представляется фраза о том, что в Первой мировой войне Россия не проиграла, а лишь «объявила себя проигравшей». Действительно, если крикнуть «сдаюсь» за секунду до окончательного падения, то впоследствии можно говорить именно так.
Этот остроумный прием ранее использовали финны, иронично заявив, что в Зимней войне большой СССР занял первое, а маленькая Финляндия – второе место.
Удивительно, но даже день Красной армии, учрежденный в честь событий 1918 года, в массовом сознании не ассоциируется с Первой мировой войной, хотя и посвящен, по сути, ей.
К сожалению, военная история остается одним из самых слабых звеньев исторической науки, поскольку всегда имеется соблазн подменить реальные события их политически выгодной интерпретацией. Так или иначе, но в инфраструктуру памяти потихоньку проникает мировая катастрофа, которая более ста лет назад унесла более 20 миллионов жизней.