- А если бабушка на два года старше дедушки, то она первая умрет?
- Ну, наверно, первая.
- А бабушке сейчас семьдесят девять?
- Да.
- Значит, она скоро умрет? А дедушка уже потом?
- Нельзя так говорить о своих родственниках!
- Что нельзя?
- Что умрет, нельзя про своих родственников говорить!
- А про чужих можно?
- Про чужих можно.
У меня в связи с услышанным возник ряд вопросов. Отчасти - риторических, отчасти – по существу.
Вопрос первый: почему нельзя говорить о смерти? Особенно в том контексте, в котором говорил мальчик, то есть не желать смерти, не радоваться ей, а предполагать, что она случится? Ребенок должен думать, что семидесятидевятилетняя бабушка будет жить еще столько же, сколько прожила, или вечно? Или он может думать о возможности ее скорой кончины, но не должен озвучивать свои мысли? Одним словом, почему нельзя?
Вопрос второй: почему разговоры о возможной смерти своих родственников недопустимы, а те же рассуждения о чужих людях не подпадают под запрет? Что стоит за таким дифференцированным отношением? Суеверная тревога по поводу того, что рассуждения трансформируются в прогнозы, а прогнозы – в события? Или убеждение, что говорить о смерти своих пожилых родственников спокойным тоном – без рыданий и «не может быть!» - это уменьшать степень привязанности к ним?
Различное отношение к одному и тому же, но случающемуся у «своих» и у чужих, на мой взгляд, обычно свидетельствует об определенной эмоциональной ограниченности. И ядром этой ограниченности является чувство клановости.
Разумеется, человек не может относиться ко всем людям одинаково, но критерии, которые ложатся в основу дифференцированного отношения, очень ярко характеризуют личность. Человек может делить людей на равнодушных и отзывчивых, образованных и невежественных, аккуратных и неопрятных, но деление на своих и чужих все равно будет существенно отличаться. Чем? Своей фундаментальностью и архаичностью.
Получается, что человек (не как вид, а как индивидуум) так и не сделал в своем развитии ни шага вперед, если оперирует самыми исторически ранними категориями.
Деление на своих и не-своих актуально для эпох и обществ, в которых главной ценностью является территория, обнесенная неприкосновенной границей. Замкнутость на «своем» создает у таких личностей ощущение безопасности (зачастую мнимой), поскольку для них выход за пределы «своего» воспринимается как неподъемная проверка на сообразительность, уверенность, компетентность и другие важные качества. Чем слабее и примитивнее личность, тем больше она нуждается в консолидации со «своими».
Все люди потенциально близки и являются друг другу своими, однако для нахождения точек соприкосновения нужно проделывать определенную внутреннюю работу. Каждый ли способен на такое? Разумеется, нет. Люди с невысоким интеллектуальным потенциалом или ригидные, тугоподвижные личности считают своими тех, кто связан с ними родственными узами и поэтому, как им кажется, не причинит вреда. Опыт показывает, что кровное родство и готовность поддержать в трудную минуту – не одно и то же, но для примитивной личности опыт бесполезен из-за неспособности извлекать из него выводы.
Так кто же такие «свои»?
Кто же такие «свои»?
Те, кто близок по системе ценностей
32(91.4%)
Те, кто имеет кровное родство
3(8.6%)
И главное: почему нельзя обсуждать тему смерти «своих», но можно рассуждать о смерти чужих? Или такой закономерности нет?