Скорее это был разговор матери с двумя специалистами.
Запрос женщины звучал предельно прагматично и конкретно: мы, специалисты, должны выдать ей «охранную грамоту», которая могла бы «защитить ее прекрасную, образцовую семью» от дочери.
Фактически требовалось выдать заключение о том, что дочь серьезно больна и склонна ко лжи, что делало бы все заявления девочки беспочвенными и оправдывало бы все действия любящей матери. В частности, помещение ребенка, который, по мнению женщины, ведет себя плохо, в клетку. На длительный срок. Правда, женщина уточняет, что «это не клетка, а огороженная запирающейся металлической решеткой часть жилой комнаты».
Поводом для настоящего обращения к нам стали письма девочки о жестоком обращении, адресованные органам опеки. Следует отметить, что никаких претензий со стороны органов опеки в адрес матери пока нет, хотя письма, которые девочка написала, находясь в стационаре, переданы адресату, согласно установленным правилам.
Мать признается, что в другой стране, где некоторое время жила семья, на нее «было заведено дело по обвинению в жестоком обращении», а ребенок был изъят из семьи, однако этот факт посетительница связывает с «неправильным законодательством». По мнению посетительницы, во всем виновата дочь. Свои ошибки она категорически отрицает.
Заключения матери мы, разумеется, не дали, поскольку никогда не утяжеляем состояние пациента, даже по настоятельной просьбе его законных представителей, выступающих в качестве добровольных апологетов карательной психиатрии.
В течение двух часов мы пытались убедить мать в необходимости налаживания отношений с дочерью, которую она называла не иначе как «эта девочка», «этот человек». В течение двух часов мать настаивала на своей правоте, многократно повторяя одни и те же доводы. Никакой заинтересованности в судьбе ребенка – только лозунги и пропаганда «идеальной семьи и нравственности». Временами создавалось ощущение диалога с бетонным забором.
Когда она ушла, мы остались сидеть абсолютно опустошенными. Включиться в проблемы следующего пациента было очень сложно. Даже спустя несколько часов на душе оставалась тревожная тяжесть. Не профессиональная – просто человеческая.
Поделилась впечатлениями с коллегами. Получила отклик и понимание. Но остался вопрос: стоило ли в течение двух часов пытаться объяснять взрослой женщине то, что она категорически не настроена воспринимать?
Так всплыл вопрос времени и его значении в клинической практике. На пациентов времени не жалко. А на тех, кто приходит манипулировать специалистом? Например, некоторые опаздывают на прием. Мы всегда находим им оправдание, но правильно ли это? Например, Фрейд считал, что соблюдение точного времени прихода на консультацию имеет принципиальное значение. Опоздания, переносы, пропуски – все за счет клиента. У нас, правда, все бесплатно, но ведь это не значит – безответственно?
Длительность консультации обычно составляет 45–55 минут. Не у нас, конечно – везде. На сайтах частных клиник указана эта продолжительность, и тот же Фрейд придерживался такого правила. Но вот мне неловко сказать «ваше время истекло» пациенту, который около часа собирался с мыслями.
Получается, что мы используем для консультирования и то время, что планировалось, и то, которое предполагалось потратить на другие рабочие вопросы. В итоге все, что не связано с непосредственным общением, привозится домой…
← Ctrl ← Alt
Ctrl → Alt →
← Ctrl ← Alt
Ctrl → Alt →