В конце сороковых Алексей Кузьмич не считался героем, потому что таких, как он, вокруг было сотни тысяч, и на особое отношение рассчитывать не мог.
Его придирки, раздражительность и вечное недовольство, обобщенно определяемые как «тяжелый характер», женой и матерью никак не объяснялись - списываться на дурную наследственность и бытовое пьянство они стали лет через двадцать.
Алексей Кузьмич жил как многие его современники, не отличаясь ничем выдающимся, кроме, пожалуй, своего «тяжелого характера». Заведенные раз и навсегда привычки он не корректировал в зависимости от обстоятельств, к чему жена, сын и дочь были вынуждены приспосабливаться.
«У нас отец – кремень», - говорила жена, предотвращая семейные конфликты.
Однажды, спустя много лет - в конце шестидесятых, дочь ее поправила: «У нас отец – бревно». Мать промолчала.
Каждый день своей продолжительной жизни Алексей Кузьмич начинал одинаково: поднимался в пять утра и курил на кухне, лениво листая вчерашнюю газету. Сквозняков он не любил, и потому табачный дым мгновенно выползал через дверную щель в коридор. Пока Алексей Кузьмич с женой и малолетними детьми жили в коммуналке, его курение становилось причиной конфликтов с соседкой, страдавшей астмой (второй сосед выходил курить во двор, а третий не курил), но бывший фронтовик своих позиций не сдавал, отвоевывая каждую пядь бытовой независимости.
Метраж двухкомнатной «хрущевки» способствовал еще более быстрому распространению дыма по жилым помещениям, но Алексей Кузьмич знал, что это – его дом, и потому «никто ему тут не указ и жить будете по моим правилам». Все и жили.
Пятичасовые принудительные побудки доставляли близким массу неприятностей и портили самочувствие, потому что со временем Алексей Кузьмич разочаровался в газетах и стал слушать радио, не напрягая свой слух. Сделать ему замечание никто не решался – не столько по привычке, сколько из-за понимания бесперспективности любых разговоров.
Ложился отец семейства рано – сразу после программы «Время». Поскольку у него были трудности с засыпанием, вся семья обеспечивала ему тишину: включать телевизор, воду и возмущение было запрещено.
- Пока я жив, в моем доме будете жить по моим правилам, - говаривал Алексей Кузьмич подрастающему поколению и жене.
Дочь вылетела из отцовской квартирки при первой же возможности, уехав учиться в Ленинград. С отцом она больше не общалась, зато часто писала и звонила матери. Когда мама умерла, она забрала свои вещи и ушла с ними в свободную жизнь.
Сын женился, и от режимных моментов Алексея Кузьмича стали страдать его жена и маленький сын.
Молодая невестка пыталась было найти подход к неприветливому свекру, но разговор обрывался на первой минуте напоминанием «в моем доме будете жить по моим правилам». Женщина решила, что здоровье сына и собственные нервы дороже, и поставила перед мужем жилищный вопрос – жилищного ответа у супруга не было.
Так Алексей Кузьмич и Алексей Алексеевич остались вдвоем. Пока Алексей Кузьмич в пять утра курил под радио на кухне, Алексей Алексеевич отсыпался после вчерашнего: дым и новости ему больше не мешали. Со временем Алексею Алексеевичу пришла в голову одна мысль и, вольготно расположившись в пустоте, она быстро заполнила все его сознание. Взрослый сын решил установить свои правила. Он еще не знал, какие именно, но – свои. Фронтовик не сдавался, однако и сын внезапно оказался похожим на отца.
Когда Алексея Алексеевича советский суд отправил исправляться за неосторожное убийство, определив совершенное им в отношении Алексея Кузьмича деяние как соответствующее статье 106 Уголовного кодекса РСФСР, он осознал, что его правила начинают вступать в действие. Два года за полную свободу? Пожалуй, да.