Из всех впечатлений, собранных на экскурсии в прошлое, самыми стойкими оказались впечатления от посещения детского сада. Он нередко снился мне вплоть до взрослого возраста, но теперь, когда я увидела его реальный вид, сниться перестал.
Теперь он совсем другой, не похожий на тот, что присутствовал фоном в моих сновидениях. И дело даже не в ширине дорожек и высоте деревьев, которые сохранялись в памяти – дело в том, что тогда сад был холодным общественным местом, в которое надо было уходить из уютного дома, а теперь (в моем восприятии) он стал заурядным образовательным учреждением. Потерял, можно сказать, свою харизму.
В саду мне не очень нравилось. Мне не хватало самостоятельности и тишины. Подвижные игры с элементами состязательности меня не привлекали, а в тихие игры, основанные на сотрудничестве, мы играли редко. Самым большим испытанием был тихий час. Не знаю, почему, но воспитатели называли его «мертвым».
Мы спали не на кроватях, а на раскладушках, которые вместе с матрасами и одеялами хранились в кладовке. Каждый день после обеда воспитатели и нянечка ставили раскладушки в группе так плотно, что между спальными местами оставались минимальные проходы. На свою раскладушку мы, дети, раскатывали полосатые матрасы, с помощью взрослых стелили белье.
За год посещения детского сада после обеда я не спала ни разу! Тихо лежала и ждала подъема.
Возможно, меня беспокоила судьба пластинки, которую я носила для исправления прикуса. Перед «сном» эту пластинку мне велели снимать и класть в пластмассовую коробочку от плавленого сыра «Виола». Девушка, которая была нарисована на коробке, обладала ровной белоснежной улыбкой. Видимо, этот образ должен был стимулировать меня к самосовершенствованию. Эту коробочку воспитатели ставили на полку с игрушками, и я волновалась, что с ней что-нибудь случится.
Допускаю, что не спала я не из-за коробочки, а из-за запрета ходить во время тихого часа в туалет. Как сержант, осматривающий взвод, воспитательница обозревала плотные ряды раскладушек, чтобы удостовериться, что все закрыли глаза, повернулись на указанный ею бок и вытащили руки из-под одеяла. Почему-то воспитатели всегда командовали лечь на правый бок, а не на левый.
Я всегда лежала тихо и хотела в туалет, вставать в который было категорически запрещено. Мысленно я пересчитывала лампы на потолке, шила на швейной машинке и «выходила» из группы на улицу. Когда воспитатели расслаблялись и переставали контролировать плотность смыкания век, можно было наблюдать за движением стрелки часов. По мере приближения времени подъема настроение улучшалось. Шевелиться было нельзя (но очень хотелось), поэтому я делала круговые движения стопами, чтобы не замерзнуть.
У нас в группе был мальчик, имевший одну несчастливую особенность: дневной энурез. Этот мальчик лежал на соседней раскладушке и всегда очень крепко спал. По окончании тихого часа воспитательница сдергивала с него одеяло, изучала простыню и рывком поднимала описавшегося ребенка на ноги. Не помню, что она ему говорила, но порыв ветра, сопровождавший ее педагогический энтузиазм, вызывал у меня ужас.
Этот мальчик часто болел, и потому я не каждый день тревожно ожидала, чем закончится очередной его дневной сон.
В детский сад я ходила 9 месяцев – один учебный год перед поступлением в школу. Меня определили в подготовительную группу с целью социализации и знакомства с тем, что представляют собой девочки.
Дело в том, что до 6 лет я воспитывалась дома и общалась только с детьми друзей родителей или с живущими в нашем доме. По иронии судьбы, среди них не было ни одной девочки! Ни одной!!!
Социализировалась я очень быстро, вела себя идеально, не представляя никаких сложностей для взрослых.
Как звали нашу воспитательницу, я не помню даже приблизительно. Помню, что у нее был высокий начес, в народе называвшийся «вшивым домиком». Конечно, об этом названии я узнала много позже, а тогда воспитательница казалась мне могущественной фигурой – чем-то средним между коммунистической партией и сказочной колдуньей.
Воспитательные действия, которые она производила с описавшимся мальчиком, насилием не считались. Возможно, сейчас за них ее лишили бы головы или стимулирующих выплат, но тогда такое «воспитание» было в порядке вещей.
Теперь – все иначе. Теперь детский сад утратил свое могущество. До свиданья.