А если бы мне на самом деле была обеспечены покой и тишина? Пусть не абсолютная, но с возможностью сосредоточиться на своем занятии, без необходимости постоянно следить за временем и отвлекаться на текущие бытовые вопросы. Что было бы? Предполагаю, что ничего, но все-таки…
Часто говорят, что, мол, такой-то гений, был крайне непритязателен в быту, спал на табуретке, ходил в галошах, ел горох и т.д. При этом супруга гения не работала никем, кроме «жены писателя/композитора/ученого», и все вокруг знали, что смысл ее жизни – создавать мужу условия, способствующие эффективному творчеству. Как это сочетается: его аскетизм и ее старательная забота?
Кстати, может быть, заметная разница в числе известных писателей и писательниц связана с отсутствием претендентов на роль «мужа гениальной женщины», готового положить жизнь на алтарь ее таланта? Ведь не многие мужчины способны сделать основным своим интересом создание условий для жизни и творчества жены. «Жена таланта» звучит почти почетно, а «муж таланта» - сомнительно.
Почему?
Много лет назад в воспоминаниях (не помню, чьих и о ком) я прочитала, что когда тот, кого я не помню, творил, все домашние ходили на цыпочках и боялись чихнуть. Интересно, а если бы они кашляли и громко спорили, никакого творчества не состоялось?
Возьмем в качестве примера Зинаиду Николаевну Пастернак, которая и в первом браке с Генрихом Нейгаузом, и во втором браке с Борисом Пастернаком видела свою миссию в создании идеального дома для творчества супругов. При этом и великий пианист, и знаменитый писатель были, по воспоминаниям всех, кто их знал, весьма нетребовательны в быту. Или они просто не замечали результатов тех усилий, которые прикладывала их жена? Энергичная Зинаида Николаевна организовывала доставку роялей, перепланировку квартир, закупку мебели и проч. Ни Генрих, ни Борис не знали бытовых забот (пока жили с Зинаидой). Их единственной заботой было искусство. Их противоречивые характеры, их оторванность от быта спустя многие годы называются высокопарными словами, а их жизнь – «сплошным творческим горением».
Допустим, что Зинаида Николаевна не бросила бы Нейгауза и не ушла бы к Пастернаку. Допустим, что она не стала бы устраивать его быт и терпеть его роман. Или предположим, что Пастернак увел бы от мужа не Зиночку Нейгауз, а какую-нибудь Верочку Шнипельзон, которая и думать не думала, чтобы заботиться о нем? Пастернаку пришлось бы закупать провизию, организовывать стирку, планировать расходы, гладить пододеяльники, мыть посуду и постоянно отвлекаться на детский плач и собачий лай. Что было бы с творчеством поэта? Или нашлась бы другая Зинаида Николаевна?
Когда я слышу восторженное высказывание «она посвятила себя мужу», у меня возникает два вопроса.
Первый вопрос: а могла ли она посвятить себя чему-то еще, кроме служения творчеству мужа? Возможно, это был потолок ее самореализации?
Вопрос второй: что было бы с его творчеством, если бы жена не «посвятила себя мужу»?
Чтобы приблизиться к ответам, придется ехать на место – в Переделкино, где с 1936 года и до конца жизни, то есть до 30 мая 1960 года, изредка уезжая в город, жила семья Бориса Пастернака. Может быть, стены, свидетели той жизни, приоткроют тайны?
